Месяц драбблов.

Melina_Divine сподвигла меня поучаствовать в очень интересном мероприятии, название которому "Месяц драбблов".
Присоединилась я, конечно, поздновато, но лучше уж так...)

Алфавитные драбблы.

"Р" - Радио:

последнее желаниеСтаруха казалась Тиллю мертвой задолго до того, как ее скукоженное, сморщенное тело наконец опустили в наскоро сколоченный гроб. Тилль с нетерпением ждал этого дня: теперь-то он наконец приведет квартиру в порядок. Проветрит как следует, и спертый запах уйдет; запах сигарет и лекарств, запах, который обвил эти стены, словно плющ. Потом Тилль возьмет мешок, сложит туда все старухины пожитки и отправит на свалку, тем самым навсегда избавив дом от ее присутствия. Теперь уже окончательно.

- Только не выбрасывай радио, дорогой, - говорила она, говорила без устали, особенно когда у нее поднималась температура и шла носом кровь. - Делай что хочешь, но не выбрасывай.

Тилль кивал, вымученно улыбался и всякий раз повторял ей, чтобы даже не помышляла о смерти. Оба понимали, что конец близок. Старуха боялась, а Тилль предвкушал. Квартира была размером мышиную нору, зато становилась полной собственностью Тилля. Не зря он все-таки столько лет терпел это соседство, эту древнюю, как сама жизнь, бабку. Не зря таскал из-под нее судно, не зря утирал вспотевшее лицо, не зря.

- Радио, - повторяла старуха, и ее седовласая маленькая голова металась по подушке.

Что за странная причуда! Не все ли равно, что сделается со старым приемником после того, как над тобой будет два метра земли? Квартиру продать - это да, можно, но вот радио - не трогать. Дурная, ей-богу.

Радио раздражало Тилля больше всего остального, наверно, даже больше самой старухи. Она ведь его никогда не выключала, даже ночью; Тилль, вставая, чтобы выпить воды, частенько слышал, как из ее комнаты тихо поет Паворотти. Радио играло, когда она спала и ела, бредила и каталась по полу , задыхаясь от кашля. Старуха до самого смертного часа не расставалась с сигаретой. Неудивительно, что в свое время ее поразил рак. Удивительно, что она продержалась так долго.

- Не выбрасывай радио, Тилль. Только не выбрасывай. Ты мне обещаешь? - старуха схватила Тилля чуть повыше локтя и сжала так сильно, как только могла. Было мерзко, но Тилль заставил себя кивнуть и улыбнуться.

- Конечно.

Радио было первым, что Тилль засунул в мусорный мешок на следующий день после похорон.

"Т" - Тварь:

боишься ли ты темнотыЛет до тринадцати Тилль не мог спать без света: страх темноты, с пеленок следовавший за ним по пятам, подчас приближался и начинал дышать в затылок. Если ему доводилось провиниться перед матерью, она в наказание отбирала ночник, и тогда Тилль не спал всю ночь. Шорох листвы за окном казался ему чьим-то сбивчивым дыханием. Скрипнувшая половица - сигналом об опасности: значит, приближается враг, значит, скоро Тиллю придется плохо. Тилль даже не знал, сможет ли он закричать, когда на горле сомкнутся хищные клыки. Может, он только и успеет, что пискнуть, как мышь, доставшаяся кошке на ужин. Тилль забивался в уголок, подтянув коленки к груди и кусал губы, боясь закричать и тем самым выдать себя. Он знал: тварь, затаившаяся под кроватью, очень ждет момента, когда Тилль наконец заснет.

Страху было уже много лет, когда-то Тилль все-таки решился и, дрожа всем телом, заглянул под кровать. Тилль долго не мог заставить себя открыть глаза, оттягивая неизбежное. Неизбежным было то, что под кроватью не было никаких тварей, оскалившихся в голодной ухмылке. Там не было никого вообще - только замусоленный плюшевый медведь, с которым когда-то в обнимку спал Тилль.

Похоронив старуху,Тилль вытряс из ее комнаты абсолютно все. Снял даже картины со стен. Снял плафоны, выкрутил лампочки, отодрал обои ненавистного серого цвета. И, конечно, выкинул пропахшие табаком ковры. Но под кровать так и не заглянул.

"У" - Улитка:

ты не одинПрошло, наверно, недели две: Тилль не мог сказать точно. Он потерял счет времени. Гул часов бил по голове, словно молот, и с каждым новым ударом Тиллю казалось, что она приближается. Ноздри сужались, будто не желая впускать столь хорошо знакомый за многие годы запах табака. Тилль готовился: вот сейчас скрипнет половица, сейчас взвоют дверные петли, сейчас... Все обходилось, и железная балка, зажатая во вспотевшей ладони, падала на пол.

Он был совершенно один, совершенно.

Но детский страх цеплял его за рукав и тащил за собой, в прошлое, к тому маленькому Тиллю, который все никак не мог заставить себя заглянуть под кровать. Тилль, стыдясь самого себя, опять забивался в угол, стараясь унять колотящееся сердце и бывало накрывался с головой одеялом, заползал под него, как улитка - в раковину.

Эмми, подруга Тилля, с которой они теперь виделись до странности редко, не понимала, почему он не зовет ее к себе. Они ютились в норке Эмми - совсем крохотной, в разы меньше той, что досталась Тиллю от старухи.

Тилль не думал об Эмми. Тилль уверял себя, что ни в чем не виноват, что выполнил уговор, что сделал все честно. Два года трясся над этой мумией, два года собирал по квартире дымящиеся бычки, два года мыл и скоблил, ходил по аптекам, словно посыльный. Квартира теперь принадлежит ему, ему, как было условлено! Только он мог решать, что делать со старухиным барахлом.

- Потом, Эмми, - всякий раз отвечал Тилль, качая для убедительности головой. - Только не сейчас.

- Но Тилль... Я всего лишь хочу побыть с тобой вдвоем, - огорчалась она, - здесь соседи, - Эмми ткнула пальцем в пространство: там, за стенкой, чужие уши и глаза, Тилль, как ты не понимаешь... - А у тебя мы могли бы остаться одни.

Тилль совсем не был в этом уверен.

"Ф" - Фотография

то, чего не должно быть

"Ш" - Шалава

интервенция

Месяц драбблов.

Смотрите также